однажды конюхов ждал смерть.
он лежал, уткнувшись в сломанную рацию, и отмахивался от пятой за день галлюцинации. галлюцинация пришла синим китом, который нежно шевелил лодку метровой волной. конюхова укачивало, и он бормотал – «умри все живое».
— не волнуйтесь, я тут, — сказала смерть и втиснулась на корму.
«… твою мать» — подумала шапочка кусто и дрогнула пумпоном.
— что-то вы неважно выглядите, — пробормотал федор и посмотрел сквозь температуру на размытое пятно в тельняшке.
— у меня хотя бы борода не заблевана, — сказала смерть мрачно.
конюхов минуту подумал и неуверенно сказал:
— я как-то не готов умирать.
— а кто готов? — философски заметила акула за бортом.
— чего тянуть-то? — поддакнул синий кит.
— смерть — это освобождение, — сказала смерть и затянулась.
— от жизни, полной страданий, — добавил синий кит, приподняв лодку.
конюхов упорствовал.
— нет у меня никаких страданий, — сказал он и прикрыл сломанную ногу веслом.
«… врать-то, а…» — подумала мокрая от пота шапочка кусто.
— долго мы тут дрейфовать собираемся? — спросила акула жалобно. — пять дней ждем, сколько можно вообще?
— в таких делах торопиться не следует, — сказала смерть равнодушно и забила второй косяк.
— наверное, вы из эстонии, — вежливо предположил синий кит.
— а вы сами откуда, а? — вдруг заинтересовалась смерть.
«… холодное течение что-ли пошло. знобит…» — и синий кит заволновался.
— а я что… я то тут, то там. я же блювал, — сказал он осторожно.
— да тут, как видите, тоже не без этого, — и смерть вытерла лицо конюхова пумпоном.
когда федор открыл глаза, смерть все еще сидела на корме и смотрела на уплывающую толпу.
— никто не хочет умирать, — сказал конюхов вслед синему киту.
— я и в первый раз хорошо слышала, не надейся, — сказала смерть, рассматривая фотографии. — зачем тебе это всё? чего ты сопротивляешься?
— я люблю друзей, — ответил федор, — я люблю людей вообще. я бы хотел умереть в дружеском кругу. попозже.
— если бы я любил друзей, — сказала смерть, — я бы ушел как герой. сгинул в пучине на третьем месяце одиночного плавания, пропал бы без вести, не прощаясь. я бы хотел, чтобы меня вспоминали как сумасшедшего бородача, который между экспедициями жарил спирт и пел под гитару. ледоруб, палатка, пурга. север, воля, безмолвие, жизнь без границ! как тебя сюда-то занесло, а?
— не надо путать моряков с грушинским фестивалем, — прошептал конюхов из последних сил, — у вас какая вообще специализация?
— ну альпинизм, — почему-то смутилась смерть.
— ну так и пиздуйте в горы, — сказал конюхов устало. его снова затошнило.
— ну-ну, аккуратней, — сказала смерть недовольно, — а то твой друг-блювал уже далеко.
— блу уал! синий кит! «и сотворил бог больших китов», помните?
— да мне всё равно — хоть блю, хоть оранж, — и смерть поджала ноги.
«… как неприятно иметь дело с непрофессионалом» — подумала мокрая шапочка кусто.
начало штормить, и конюхов очнулся. смерть выглядела не очень и зеленела на глазах. шапочка кусто прилипла к лодке. лодка неслась в экваториальном противотечении навстречу чему-то страшному, но федору было все равно.
— а этим можно как-то управлять? — спросила смерть слабым голосом.
— лодкой можно, океаном нельзя, — сказал конюхов злорадно.
смерть задумалась.
когда конюхов открыл глаза, он все еще лежал на дне лодки и был не то чтобы очень чист. смерти нигде не было, зато в голове звенело:
« можно спасаться разными путями, но девять из десяти ведут к воде. магия вод отвлекает нас от земли, заставляет спускаться с гор, двигаться по рекам в сторону моря. море… в нем, как в зеркале, каждый находит себя. и вот я оказался в городке нью-бедфорд»
— до встречи, — подумал федор и зашептал.
… да смилуются небеса над квакерами и пресвитерианцами, язычниками и лютеранами, над католиками и хасидами, над белыми и черными, над верующими и агностиками, над любящими и любимыми, над белыми китами и маленькими черными котятами.
спонтанный психогеограф 