ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
“К: КАТАРСИС, КОНЕЦ ПУТИ, КУДА ДАЛЬШЕ”
— …i водар смачны як на радзiме, — внезапно говорит Юкосик, глядя на тишайшую португальскую реку.
Мы поворачиваем головы на нашего друга с белорусским паспортом, а там — вместо человека, полдня стонавшего про полные ботинки боли и замену тазобедренного сустава в самом расцвете сил — видим маленького ушастого будду с сигаретой.
— Ой, что с тобой, Юкосичек? — спрашивает Женька, — неужели по родине соскучилась? по городу Жлобину? что это ты?
Юка затягивается и говорит — да вы только представьте: через неделю все это закончится, у нас наступит катарсис, потом на нас наступит Москва, привычная жизнь, холодный октябрь. И будет совершенно непонятно, как жить дальше: без ежедневной дороги, без храпа, мозолей, укусов насекомых, чужих людей, бон камино, сардинок, недосыпа и попахивающего рюкзака.
— Я даже по болячкам и аллергии на солнце буду скучать, — говорит Юкосик, почесываясь, — даже по бубочкам!
— Не волнуйся, взамен португальских мошек да пребудет с тобой осенний московский герпес, — говорит Женька утешительно.
И мы снова смотрим на реку, которая даже не движется.
Мы еще не пошли камино, а уже очень много обсуждали предполагаемый катарсис пилигрима в конце. Ведь каждые заметки, каждый путеводитель и каждый фильм обещали нам фейерверк чувств прямо на площади Обрадойро.
— Хотя я ни в какой катарсис не верю, — говорила Юка, — я вообще не верю, что дойду, уж извините.
А вот Женька, я и Кира верили в наш коллективный экстаз на финише, причем представляли его по-разному.
Женькин должен был начаться в горячей ванне с пеной, когда мы распакуем рюкзаки.. ой, нет, говорила она, сначала я заплАчу на площади и буду со всеми обниматься! ой, нет, сначала же мы получим компостелу! или сначала мы придем, наденем все чистое, напьемся и тогда вот точно будет катарсис!
Воу-воу, полегче, говорили мы женьке, чего это ты забрала все наши катарсисы себе, хватит жадничать, выбери один.
Но как это, как это, говорила Женька испуганно, я тут сто тыщ километров иду, почему это надо себя ограничивать? не хочу выбирать! пусть меня несколько раз порвет от радости! и пусть у меня все желания исполнятся! и пусть я буду радоваться до самого отъезда! и мы же еще в Финистерру поедем, да? или пойдем? или поедем? и там будем что-нибудь жечь и выбрасывать! и сидеть на краю света! ну что вы надо мной смеетесь опять?
Кира говорила — а мне кажется, мы уже пережили маленький катарсис, ну, помните, вот когда я обезножила, уехала вперед, и ждала вас на границе Португалии и Испании, как медвежонок с самоваром и можжевеловыми веточками, а вы были как ежик, и все блуждали и блуждали в темноте, не шли и не шли. Зато потом как пришли, как встретились! и как начали ужинать и хохотать! было очень похоже на катарсис, правда же? и в конце, наверное, мы точно будем рады помыться и встретить Марьяну, а дальше мы пойдем смотреть летающее кадило как настоящие пилигримы, и может встретим кого-то знакомого, кому махали по дороге, и кто нам кричал “бон камино”. вы же про этот катарсис говорите все время?
Да нет, говорила я, мне вот просто надо сидеть на площади и смотреть как все обнимаются, хохочут и плачут, как все дошли и теперь рады или опустошены, как прямо перед собором разуваются и фотографируют свои заклеенные ноги, как делают дурацкие селфи и разматывают гармошку креденсиаля, чтобы похвастаться штампами.
Ладно, говорил кто-то из нас, хватит мечтать, нам еще идти и идти.
Скелеты в лямки, господа — говорила Юка и поднимала свой (самый легкий) рюкзак.
“Если нужно делать одно движение снова и снова, не скучай, подумай о том, что танцуешь по направлению к смерти”(с) Марта Грэм, “Память крови”
И мы делали и делали это одно движение, снова и снова — переставляли ноги на север и смотрели вдаль — как миллионы пилигримов до нас и миллионы (я надеюсь) после.
Мы тащили свои ботинки (полные боли и страданий (с) к мощам святого Иакова, хотя мы даже не католики.
“Проклятие человека заключается в том, что он никогда не довольствуется тем, что у него есть. Религиозная философия поставила себе задачу сбить этот жар: Иисус — через любовь к ближнему; Будда — через усмирение желаний; Талмуд — через универсализм; у пророков, в отличие от Джонни, существует только одна цель — погасить огонь [69]. У Гомера падение — это не падение человека, не его выпадение из райского сада. Это — нарушение предустановленного порядка некоего идеального сада. Кто из нас не терзался между желанием возделывать свой сад и желанием все бросить к чертям собачьим и отправиться странствовать?” ( Сильвен Тесно, “Лето с Гомером”)
Галисия в целом и Сантьяго-де-Компостелла в частности — очень дождливое место. Я уже слила желчь в главе про дождь, но если даже британец Мортон раз сто пожаловался на то, как он промерз в Сантьяго и как осадки (66 дюймов в год! — возмущался Генри) неравномерно распределены по Испании, то и мне можно повторяться.
На следующий день после окончания нашего первого камино, конечно, шел дождь. Он начался еще ночью, когда мы старательно высыпались в снятой на пятерых квартире, на белых простынях, в отдельных комнатах.
Накануне мы полтора часа отстояли в пилигримском офисе, чтобы получить свои грамоты, потом тащили себя и рюкзаки в гору, и потом, наконец, встретились в квартире с Марьяной, пришедшей в Сантьяго за несколько часов до нас, но по французскому пути. Мы буквально вошли в город с разных сторон, стартовав из разных мест (Марьяна — из Барселоны, девочки — из Москвы, а я прилетела в Порто окружным путем).
И вот, после вечера, когда мы пытались пересказать друг другу все путевые приключения, выпить все вино, перестирать все вещи и распланировать следующие три дня в Сантьяго, после вечера, когда мы так и не почувствовали ничего особенного, кроме усталости (дошли!), недоверия (точно дошли) и облегчения (дошли и больше никуда не идем!) — вот после этого вечера настало то самое дождливое утро, когда снаружи только стук и шелест воды, а внутри — странная пустота.
Девочки спали, а мы с Марьяной пошли в собор.
“Подойдя к собору, я преисполнился восторгом, хотя лил дождь и каждая статуя, башенка и ваза истекали влагой, а серая простыня воды хлестала по западному фасаду. … Интерьер собора — величайший сюрприз Сантьяго. … шесть веков опали у дверей, и я вступил в величественный романский собор, который мог бы быть родственником Даремского. Как и большинство испанских церквей, он оказался темен и мрачен, круглые арки поднимались к своду в семидесяти футах над нефом; это была та самая церковь, на которую устремлялись взоры наших предков, совершавших паломничество в “Галис” (Генри В. Мортон, “Прогулки по Испании”)
Было холодно, рано и темно. До общей мессы и запуска кадила оставалось еще часа три, в соборе было довольно пустынно, и люди теснились только в боковых капеллах, где служили мессы на французском, английском, немецком, японском. На английской давали херес, на французской красиво пели, японцы долго и обстоятельно разговаривали с падре и показывали ему фотографии и компрессионные гольфы (зависть к экипировке японских пилигримов преследовала меня весь камино). А я просто перетекала из капеллы в капеллу и делала вид, что я везде на своем месте — даже в склепе под алтарем, напротив святых мощей, даже среди толпы ангелов и святых портика de la Gloria.
Если бы я тогда знала, что в следующем году большую часть собора закроют лесами, а через два года наступит карантинная реальность, где нет больше никаких дорог и объятий… если бы я знала, то никуда бы и не выходила, а осталась бродить в гулком романском нефе, смотреть на серебряный гроб, на ангелов и апостолов, да и до сих пор ходила бы там, сжимая капающий дождевик.
Иногда ты ничего не понимаешь, кроме того, что должен идти, пока время не остановит тебя. И ты идешь, но не знаешь — где и когда это произойдет.
Возможно, когда ты стоишь в гулком соборе, а дождь просачивается сквозь крышу и стекает по лицу холодными солеными каплями. Возможно, когда ты смотришь на стрелки, думая, что это продолжение пути, а это — его последний километр.
“Бушмены, которые проходят пешком огромные расстояния по Калахари, понятия не имеют о посмертном существовании душ. «Когда мы умираем – мы умираем, – говорят они. – Ветер уносит наши следы, и всё, нам конец». (Брюс Чатвин, «Тропы песен”)
**продолжение следует
спонтанный психогеограф 