Нью-Йорк пахнет.
пахнут, конечно, бруклин и нью-джерси, бронкс и квинс тоже не отстают, но манхэттен и здесь победил.
пахнут перекрестки abcd (когда героиновой блевотиной, а когда и теплыми булочками), пахнет мэдисон авеню (собачьей мочой и жидкостью для тротуаров), пахнет музейная миля и центральный парк (хот-догами и лошадиным навозом).
те, кто к этому городу не очень, говорят — смердит.
они говорят: кругом моча, да это просто помойка, грязно как в аду, зачем столько бомжей, а чо так громко, в метро за 150 лет не сделали вентиляцию, почему травой тянет из каждого сквера.
остальные перешагивают мусорные пакеты и как-то переживают +35 и стопроцентную влажность, в которой все запахи усиливаются стократно.
они говорят: да, мусорный вопрос — это пиздец, но город-то чистый, нет, не все ссут в подворотни, иногда на тротуар, а их потом все равно моют, зато в вагонах метро свежо и прохладно (как в морозилке, будем честными), и — лучше травой, чем выхлопными газами.
План 1811 года создал ряд проблем, неразрешенных и по сей день. Например, нехватка боковых дорожек между домами, подобных тем, что существуют в Лос-Анджелесе или Чикаго. Из чего следует, что сбор мусора и выгрузка доставленных товаров должны осуществляться прямо с улицы.
Michael Sorkin “Twenty minutes in Manhattan”
зато
здесь пахнет живым городом — потом, кровью, спермой, молодостью, едой, мочой, деньгами, работой, жизнью.
бывает еще свежий запах утренней зелени и вылизанных дверей на парк-авеню, сухой шелест старушек в жемчугах и альцгеймере и их чистеньких азиатских сиделок (сквозь мыло и шампунь пробиваются кинза и манго).
и запах музея уитни — внезапно почти как в московском передвижнике — немного акварели, немного дерева, немного влажной бумаги, чей-то горьковатый mirto di panarea, подгузник спящего младенца и кофе, который нельзя, но все-таки можно пронести с собой даже в музей.
летом нью-йорк везде добавляет влажного и от этого иногда трудно вспомнить, где ты. просто знаешь, что вон за тем углом можно получить немного адского августовского бангкока и запах дамплингов смешивается с душным тепловым ударом из метро. а спустя две авеню и шесть перекрестков направлением на south-west — из-за детских качелек нападает копенгаген, христиания и немного texmex (но только в обед, из-за лотков сhipotle на всех лавочках).
здесь как будто все время большая стирка. пот, пар, порошок, пятна, потереть, прополоскать, пятьсот тысяч градусов в сушке, простите, мэм, она сломалась, не надо было класть туда белье. запах чистого и грязного смешивается на улицах и на людях, в воздухе и на поверхностях. человек в ослепительно белой футболке пахнет едкой диабетической сладостью, темнокожая дремлющая медсестра в метро — нагретым канекалоном парика поверх выжженых щелочью волос.
но через месяц сухое и горькое вытеснит влажное и сладкое. здесь будет осень — с чадом от жаровен, карамельными орешками и запахом мокрого кашемира в фойе МоМА. здесь будет осень, но не будет меня. поэтому я хожу и собираю запахи в прустовскую корзинку — все до единого, без отбора и без осуждения.
спонтанный психогеограф 
Комментарии запрещены.